О словаре медиа-политических неологизмов
современной эпохи
В.А. Марьянчик
acvatika@sanet.ru
Поморский
государственный университет имени М.В. Ломоносова
Медиа-политический дискурс, неологизм, окказионализм,
ключевые слова эпохи
The author
of this report proves an idea about creation of vocabulary, including media-
political neologisms of modern epoch. There is argued a nesessity of inclusion
to vocabulary some lexic novations of different specious – usual and
occasional, which are reporting the central words of epoch.
Установка на новизну есть стереотип политического дискурса [3:34], следовательно, обновление языковой системы
в качестве способа представления нового (в онтологическом и диалектическом
значении слова) можно рассматривать как реализацию данного стереотипа.
Средствами языка репрезентируется и
формируется сознание его носителя: изменяя лексическую систему, условный
политический адресант реконструирует когнитивное поле адресата, манипулирует
его сознанием, в результате чего получает возможность управлять его
политическими действиями (о влиянии политической лексики на сознание и
поведение индивида, о возможности моделирования мышления и поступков членов этносоциума путем вербального воздействия см. работы А.М. Селищева, Б.М. Сарнова,
О.И. Воробьевой, П.И. Чудинова
и др.). Лексические инновации медиа-политического
дискурса решают различные задачи, главные из которых
– реализация номинативной и аксиологической функций.
«Новообразования прессы являются как бы «номинативными последствиями» перемен в
обществе, позволяют воссоздать «номинативный облик» эпохи (например, картину
застоя, перестройки, постперестроечного периода в жизни России)» [9:174].
Доминирование воздействующей функции определяет когнитивно-прагматическую
специфику новаций: «Изменение смысла слов, их эмоциональной окраски меняет
человека. Постепенно привыкнув употреблять слово в новом значении, человек
незаметно для себя меняется, становится иным» [10:7]. Анализ материала позволяет
выделить в качестве первичных функций неологизации медиа-политического дискурса
экспрессивное обозначение реалий.
Неологизация политического дискурса носит осознанный, прагматический характер.
Продуцирование новых слов, словосочетаний и значений в СМИ рассчитано на перлокутивный эффект. На это указывает частотность
использования метарефлексивов в политических текстах,
в том числе в жанре иронического комментария (в том случае, когда предметом
комментирования служит не содержание высказывания политика, а его форма). Для
адресата в политическом дискурсе характерен «интерес
не столько к пониманию слова, сколько к пониманию намерения того, кто им
пользуется» [11:38].
Таким образом, изучение и фиксация в лексикографических
источниках новаций медиа-политического текста связаны
не только с вопросами пополнения лексического фонда национального языка (субъязыка), но и с вопросами интерпретации замысла
коллективного адресанта, вербальной идеологической манипуляции, аксиологической реконструкции картины мира массового
адресата и т.п. Фиксация в лексикографических источниках, как правило,
предполагает отбор узуальных единиц. Однако данная традиция обоснованно
нарушается [7], так как функции экспрессивной номинации и аксиологической
категоризации определяют доминирование неузуальных
единиц в процессе неологизации медиа-политического
дискурса. Номинативный (а точнее –
оценочно-номинативный) облик эпохи наиболее полно сохраняется в корпусе неузуальных номинаций. Представляется логичным разработка
словарей медиа-политических неологизмов, включающих
узуальные и неузуальные новообразования, внутренние и
внешние заимствования, семантические дериваты. Важность таких словарей в том,
что они в концентрированном виде представят идеологическую и ценностную
языковую картину действительности определенной эпохи, этапа развития общества,
так как именно медиа-политический дискурс
актуализирует общие ценности этноса, социума. Предлагаем следующее обоснование
включения в словари узуальных неологизмов и окказиональных единиц.
В зависимости от цели неологического
исследования терминологическая конкретизация материала предполагает большую или
меньшую степень строгости. Несмотря на богатую традицию неологических
исследований, разработка единой терминосистемы
представляет собой перспективную задачу.
Традиционно родовым термином в работах по неологии выступает понятие инновация (новация)
[8:7]; [1:18]; [2:28]. Однако объем, содержание, внутренняя дифференциация
данного понятия не являются однозначными в лингвистической литературе. Так,
термин неологизм может употребляться
в узком значении как «новое узуальное слово». Однако возможно расширение
данного понятия вследствие включения в его объем составных терминов, сверхсловных номинаций, публицистических идиом, то есть
единиц, формально не отвечающих критериям слова как цельнооформленной
лингвистической единицы. См.: Авангард красной молодежи, оранжевая революция, веерная смена власти,
бюджетное послание, треугольная
дипломатия и т. п. Кроме того, понятие неологизм
может охватывать явления разных уровней языка – лексического, фонетического,
стилистического и др. Также в лингвистической литературе отмечена тенденция
снятия традиционного двойного противопоставления «узуальное – окказиональное»,
«неологизм – окказионализм»: «Таким образом, в современном понимании
неологизм является не только единицей языка, но и речи и не противопоставляется
окказиональному, как это отражено в более ранних
исследованиях» [4:38]. Эта тенденция находит отражение в терминологической
неопределенности (непоследовательности) даже в рамках работы одного автора.
Например, Л.Б. Гацалова подразделяет
лексико-фразеологические новации по признаку отношения к языку–речи на
узуальные неологизмы и неузуальные новообразования,
включая во вторую группу окказиональные и индивидуально-авторские слова, но при
этом индивидуально-авторские образования обозначает как
«неологизмы-новообразования» [2:28, 33, 35].
Обозначенная тенденция обусловлена нечеткостью критериев
окказиональных новаций, следовательно, субъективностью разграничения окказионального
и узуального на первом и втором этапах социализации лексических новаций. Строго
стилистический или словообразовательный критерии демонстрируют «неоправданно
ограниченное понимание окказиональной лексики» [2:35]. Классическое определение
окказионального слова как чисто речевого явления, которое «не принадлежит
языку: оно не воспроизводится, а творится, заново создается всякий раз для
каждого конкретного случая его употребления» [6:12], также не соотносится с
рамками медиа-текста. Специфика исследуемого дискурса состоит в том, что окказиональные образования
утрачивают такое свойство, как закрепленность в конкретном тексте: обладая
сильным оценочным и воздействующим потенциалом, они активно воспроизводятся в
различных контекстах (см. частотность новообразований путинизм, подберезовики, нашисты, МБХ, БАБ, ВВП,
семантических дериватов безденежные
выборы, кроты, оранжевый). Данная особенность функционирования
окказионализмов уже отмечалась в лингвистической литературе [5:67].
Следовательно, критерий закрепленности за одним текстом для медиа-политических
неузуальных новаций неприменим.
При широком подходе в группу окказионализмов включают
словообразовательные и семантические дериваты. Окказиональные способы словообразования
можно разделить на типичные способы морфемного и неморфемного словообразования
(аффиксация, сложение и т.п.) и атипичные способы
морфемного и неморфемного словообразования (редеривация,
субституция и др.).
Активизация атипичных моделей в медиа-политическом дискурсе имеет
ряд причин. Языковая игра позволяет автору-журналисту решать
различные задачи, среди которых: обозначение социально-политической позиции
коллективного автора, создание идиостиля, реализация
комического эффекта, имитация интеллектуальной игры с читателем, продуцирование
аллюзий и ассоциаций, оценочная квалификация объекта, передача эмотивности текста (в том числе иронической модальности) и
др. В медиа-политическом тексте по сравнению с
художественным языковая игра имеет более однозначный узкопропозициональный
характер. Так, абсурдность в медиа-политическом
тексте репрезентирует определенную политическую ситуацию, действие (ср.:
абсурдность в художественном тексте как модель мира); сложность, глубина и
многогранность художественного образа уступает место четко обозначенной
прагматической нацеленности медиа-политического
адресанта и т.д.
Медиа-политические окказионализмы,
образованные по атипичным моделям, обладают большей
«необычностью», но их значения достаточно прозрачны; они определяются
внутренней формой слова, параграфическими средствами,
контекстом. Окказиональные способы словообразования
разнообразны: замена фонем, фонетическая имитация, фонетическое сближение (День зачистника, путинский прижим); тмезис, расширение фонетического
состава (закон Бомжий,
энерго-уносители, долгоНедострой);
усечение, неморфемное усечение (евро, бюры, план Д); сращение, сращение с аффиксацией (отсохисты, одобрямсы);
«отпредложенческое» словообразование (здравжелтащмър);
многоэлементное сложение (квартиры-домики-участки,
правые-левые-патриоты); лексикализация морфем, аббревиатур (эксы, випы);
контаминация (албанутая земля, политЧУтье,
ОВРаг, без МАРОККИ, расТроение,
распоправились); морфолого-орфографическая
модификация (партия «родина», «яблоки», дерипаски, трнсваали) и
другие способы.
Графические выделения помогают однозначному прочтению производной
единицы, следовательно, активно используются в медиа-политическом
дискурсе: боРодина (от Бородин и родина), отГрызли (от отгрызть и Грызлов).
Однако окказиональное слово в большинстве случаев требует контекстуальной
конкретизации: определение его значения вне контекста требует от адресата
точных политических пресуппозиций (Б*юти, раффарендум
и др.).
Кроме словообразовательного фактора, детерминирующего семантическую узуальность (окказиональность) лексической единицы, играет
роль продуктивность морфемы (оранжад),
семантическая согласованность морфем (вип-заключенный), референциальная соотнесенность (по-швыдковски), внутриязыковая парадигматическая системность
(микроволновка
в значении «микроволновая бомба»). Так, в результате суффиксации может быть
образована как узуальная, так и окказиональная единица. Разграничение их
основывается на наличии дополнительных смыслов (оттенков значения)
словообразующей морфемы или омонимичности производных единиц с существующими в языке, ср.: шахидка, родинка, Хакамадовка.
Первое слово относится к узуальным единицам, так как, во-первых, неоднократно
зафиксировано в текстах, во-вторых, мы имеем дело со случаем словообразовательной
мутации с продуктом «лицо женского пола» без каких-либо коннотаций по
словообразующей морфеме. Дериват родинка (от
названия объединения «Родина») имеет узуальный омоним со значением «родимое
пятно», что переводит это слово в группу окказиональных образований. В
результате языковой игры, построенной на омонимии, возникает дополнительный
оттенок «маленький», «незначительный» и на основе этого образа реализуется
комический эффект. Окказиональность новообразования подчеркивается закавычиванием, а комический эффект усиливается посредством
включения слова в комический контекст: «Чиновник
уже тем лучше олигарха, – отвечала «родинка», – что весь его образ связан с
образом страны» (Известия. 2005. 10 июня). В окказионализме Хакамадовка (АиФ.
2004. № 5) суффикс -к-
совмещает значения «лицо женского пола» и «напиток». Данный окказионализм
является вербальным элементом политического шаржа. Оценочный субкомпонент
реализуется в образном компоненте значения слова; языковая игра выполняет
функцию генерирования атмосферы абсурда. Окказионализм Хакамадовка формирует
пейоративную оценку ситуации в совокупности с другим отрицательно оценочным
неологизмом текста (политик-пробка),
который в результате шаржевого изображения деметафоризируется
и получает конкретно-образное значение «пробка бутылки».
«Обязательная экспрессивность – характернейшая
черта окказиональных слов. Это их сквозной признак» [6: 23]. Оценка,
осуществляемая окказионализмами, будет носить экспрессивный характер вне
зависимости от типичности/атипичности модели. Так, в контаминате отГрызли мы выделяем оценочно-образный субкомпонент, так как
действие «грызть» мыслится (и представляется) как агрессивное, возникает
зооморфный предметно-сенсорный образ, который получает отрицательную оценку. Также
в структуре значения данного неологизма можно выделить оценочно-ассоциативный
субкомпонент: приставка от- семантически
мотивирует ассоциации «уменьшить», «отобрать», «обидеть», «разъединить»,
входящие в отрицательное поле оценки. Неологизм ширнармассы, образованный
способом сложения, также реализует экспрессивную функцию: включение его в
публицистический текст имитирует так называемый «канцелярский», «чиновничий»
язык, создается образ чиновника, формируется имплицитная пейоративная оценка.
См.: Министр труда
только в силу своей должности обречен на непопулярность в ширнармассах.
(Известия. 2003. № 14).
Таким образом, граница между узуальными и окказиональными образованиями
не является строго фиксированной, что обусловлено динамической природой
языковой системы: «Есть и такие <…> случаи, когда новообразование при
своем появлении практически сразу же, без предварительной речевой проверки,
становится фактом языка» [6:27]. Кроме того, многие окказиональные образования
(новизна и необычность которых не утрачивается со временем) принадлежат к
ключевым словам эпохи, следовательно, их невключение
в словари неологизмов обедняет (а в ряде случаев – искажает) образ описываемого
исторического этапа. Цель ближайшего времени – создать словарь неологизмов
завершающегося политического периода. Под неологизмами нами понимаются
новообразования (узуальные и окказиональные), созданные в данном языке, новые
значения слов, а также внутренние и внешние заимствования. Представляется, что
отдельные слова (бенладовщина, монетизация),
целые синонимические ряды (евро, еврики; бодигарды, личники; наши, нашисты; путинята, путинисты; единороссы, «ЕдРо»-иды) и тематические группы (ипотека, ипотенты; БАБ, подберезовики)
должны войти в данный словарь и отражать эпоху своего рождения так же ярко и
образно, как представляли свое время лексические инновации не-так-сели, мордой-в-снег, белодомовцы,
ЕБ и др.
Литература
1.
Алаторцева С.Н. Проблемы неологии и неографии: Автореф. дис… д. филол. н. СПб., 1999.
2.
Гацалова Л.Б. Неология как наука в общей парадигме современного
языкознания: Автореф. дис…
д. филол. н. Нальчик, 2005.
3.
Гудков Д.Б. Ритуалы и прецеденты в политическом дискурсе // Политический дискурс
в России – 2 / Под ред. Ю.А. Сорокина, В.Н. Базылева. М., 1998.
4.
Ильясова С.В. Словообразовательная игра как феномен языка современных СМИ: Дис … д. филол. н. Ростов-на-Дону, 2002.
5.
Лопатин В.В. Рождение слова. Неологизмы и окказиональные
образования. М., 1973.
6.
Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское
окказиональное слово): Учеб. пособие.
М., 1978.
7.
Словарь современного жаргона российских политиков и
журналистов / А.В. Моченов, С.С. Никулин, А.Г. Ниясов, М.Д. Савваитова. М., 2003.
8.
Намитокова Р.Ю. Авторские
неологизмы: словообразовательный аспект. Ростов-на-Дону, 1986.
9.
Плотникова Л.И. Новое слово: Порождение, функционирование, узуализация. Белгород, 2000.
10.
Сарнов Б.М. Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма. М.,
2002.
11.
Юдина Т.В. Теория общественно-политической речи. М., 2001.
ЛЕКСИЧЕСКИЕ
И ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЕ НЕОЛОГИЗМЫ:
ОБЩЕЕ И
РАЗЛИЧНОЕ
В.М. Мокиенко
Санкт-Петербургский
государственный университет
Неологика, неология, лексический
неологизм, фразеологический неологизм, неография
Мощный рост инноваций в языках новой
Европы требует их основательного лингвистического исследования и все более
детализированного лексикографического описания. Петербургский Институт
лингвистических исследований РАН давно уже соответствует этому императиву
времени и по праву считается в славянском языковом пространстве флагманом
комплексного изучения русской неологики,
свидетельством чему является и организованная именно в его стенах международная
конференция.
Отправной точкой
теоретического и практического осмысления новой лексики и фразеологии является
определение объекта исследования и его границ –
особенно временных и пространственных. Такое определение прямо
зависимо от формулировки общелингвистического термина неологизм, которая до сих пор вызывает дискуссии.
Лингвистические словари, тем не
менее, в целом достаточно близко определяют его. Типично определение в «Словаре
лингвистических терминов» Ж. Марузо: «Неологизм (фр. nyologisme, нем.
Neologismus, Neubildung,
англ. neologism, исп. neologismo) – новая форма или выражение (греч. neologismos),
созданное либо совсем заново, <...> либо путем искажения <...>,
либо морфологическим путем: словопроизводство, словосложение, аналогия,
заимствование и т.п.» [5:174].
Параллельно с формулировкой
дефиниции в разных лингвистических справочниках выделяются различные доминантные признаки
неологизмов. На первый план дефиниции неологизма часто выдвигается
экстралингвистическая необходимость обозначать соответствующими словами и
словосочетаниями новое понятие [15:178]. Фундаментальный
словарь Т. Левандовского, подчеркивая, что неологизм (Neubildung, Wortneuschöpfung) –
это новое слово или выражение, которые «еще не полностью получили права
гражданства в разговорной речи», называет не только экстралингвистические
причины появления неологизмов в языковой системе (напр., технические,
культурные, политические изменения), но и собственно языковые – принцип языковой экономии, стремление к семантической
ясности, стилистические факторы [19:744].
Энциклопедия «Русский язык» под ред.
Ю.Н. Караулова дает, пожалуй, самое диалектичное и
приемлемое для лексикографической практики определение неологизма: «Неологизмы – слова, значения
слов или сочетания слов, появившиеся в определенный период в каком-либо языке
или использованные один раз (окказионализмы) в каком-либо тексте или акте речи.
Принадлежность слов к неологизмам (напр., приватизация,
чёрный ящик, луноход) является свойством относительным и историчным»
[18:262-263]. Характерно, что в этом комплексном определении неологизма,
автором которого является Н.З. Котелова, есть
определенный отход от принципа, сформулированного ею в предисловиях к первым
выпускам лексикографической серии, выпущенной под ее редакцией. «Определения неологизма по денотативному признаку (как обозначающих
новые реалии) или стилистическому (сопровождающихся эффектом новизны) не
охватывают всех неологизмов, –
пишет известный специалист по неологике в
энциклопедическом словаре, –
а определение неологизмов как слов, отсутствующих в словарях, не опирается на
присущие неологизмам особенности» (курсив наш –
В.М.) [18:263].
Известно,
что ранее Н.З. Котеловой и группой ее сотрудников и
последователей термин неологизм
определялся именно прагматически. Для русской неологической
лексикографии, организованной на основе концепции Ю.С. Сорокина и Н.З. Котеловой, давно уже характерен чисто прагматический и
потому уже разумный подход: слово или фразеологическая единица (ФЕ), не
зарегистрированные в предыдущих словарях (особенно толковых), считаются новыми
[4; 1]. В этом же русле – определение
С.И. Алаторцевой: «Новыми в литературном языке
N-го периода времени могут быть признаны слова, значения и сочетания,
представляющие собой как новообразования данного периода, так и внешние и
внутренние заимствования в нем, а также слова и сочетания, вновь ставшие
актуальными в указанный период». Автор этого определения справедливо
подчеркивает, что оно «основано на представлении о многосторонней относительности
понятия “новое”, на понимании неологизмов как социально-исторической категории»
[2:16].
Принимая в целом такое общее
толкование термина неологизм,
следует подчеркнуть, что подтермин фразеологической неологизм адекватен, но
не тождествен ему из-за функционально-семантической специфичности ФЕ по
сравнению со словом. При этом следует учитывать различные параметры
фразеологических инноваций: степень фиксации словарями, ощущение «новизны»
носителями языка, динамизацию употребления,
актуализацию, оппозицию «неологичное – архаичное», социо-функциональные сферы их бытования и т.д. Исходя из
комплекса критериев и учитывая «классическую» интерпретацию русских лексических
неологизмов Н.З. Котеловой и Ю.С. Сорокиным,
можно предложить следующее рабочее определение фразеологического неологизма, которым пользуются члены
Петербургского фразеологического семинара и составители некоторых
фразеологических словарей: «Фразеологические неологизмы – это не
зарегистрированные толковыми словарями современных литературных языков устойчивые
экспрессивные обороты, которые либо созданы заново, либо актуализированы в
новых социальных условиях, либо образованы трансформацией известных прежде
паремий, крылатых слов и фразем, а также сочетания,
заимствованные из других языков» [8:66; 9].
Дефиниции лексических и
фразеологических неологизмов, в сущности, и высвечивают основные сходные и
отличительные признаки этих двух языковых единиц. Их общность зиждется на
факторе новизны номинации и на формальном, но существенном признаке «первичной»
фиксации таких единиц в национальных словарях. При этом и тот, и другой признак
имеют свои масштабы относительности: первый потому, что все новое – это хорошо забытое
старое, а второй – потому что незафиксированность языковых единиц далеко не всегда
означает их неологичность, особенно, если учитывать
строго нормативный характер отечественной лексикографии в недавнем прошлом.
Одно из основных различий новой
лексики и новой фразеологии вытекает, как это ни парадоксально, именно из
фактора новизны номинации, их объединяющего. Если для подавляющего большинства
лексических неологизмов характерно семантическое тяготение к прежде не
отраженным в языке номинативным сферам (отсюда обилие терминологических лексем
типа дельфинарий, кетчуп, костробетон, микротрон, противоракета, сонар, экосфера и т.п.), то для фразеологической неологики легко отметить предпочтение уже номинированных
семантических полей, которые потребовали в речи новой экспрессии. Таковы
фразеологизмы без балды, ещё не вечер,
жать на всю железку, упиться в дупель (в дупль),
вешать лапшу на уши, гореть синим пламенем, мочить в
сортире, чудо в перьях, держать на якоре и т.п. Нужно подчеркнуть при этом,
что эту дифференциацию в пределах общего для лексики и фразеологии тяготения к
новым сферам номинации не следует переоценивать. Она лишь проявление тенденций,
но не абсолютной ориентации двух типов языковых единиц.
Неологическая
лексика поэтому также включает в свой круг разного
рода экспрессивные единицы, уже имевшие наименования (напр., ажур, вырубиться, женатик, кипучка, обаяшка, полбанки,
туфта, шустрить), а в состав неологической
фразеологии вполне оправданно включаются перифразы и номенклатурные
словосочетания разного типа, которые в принципе обозначают ранее не
обозначенные явления (голубые береты, новая
волна, свежая голова, кто есть ху, люди из Лэнгли, промывание мозгов, прорабы перестройки, писать в
стол, белая чума и т.п.). Лексикографическое
описание перифрастики в корпусе словарей неологики, кстати, позволяет расширительно посмотреть на
постоянно дискутируемую проблему о границах и составе фразеологии. Хотя узкий
подход к этой проблеме предполагает ограничение объекта этой дисциплины
идиоматикой, практика неографии дает солидную основу
для признания перифраз и коннотативных словосочетаний
маргинальной областью фразеологии, которая должна изучаться и описываться
именно фразеологическими методами.
Таким образом, можно заключить, что
при общей ориентации на обозначение нового (в широком
смысле) лексическая и фразеологическая неологика
отличаются масштабами обозначаемых явлений. Лексика
охватывает практически все типы номинации (как денотативную, так и коннотативную), фразеология –
лишь коннотативную, с явным перевесом в сторону
антропоморфных семантических полей.
Факт первой фиксации в словарях
кажется равным (хотя и относительным) критерием определения как лексической,
так и фразеологической неологики, поскольку он более
зависим от конкретных лексикографических установок в разных странах в разное
время. Тем не менее, и здесь можно заметить весьма важное отличие.
Хронологическая фиксация лексики, как показывает анализ русских толковых
академических словарей, гораздо более последовательна и целенаправленна, о чем,
кроме прочего, свидетельствуют и хронологические пометы о первой фиксации
многих слов – отсылки на словари
XI – XVII вв. и XVIII
в., словарь Поликарпова 1704 г., Росс. Целлариус 1771
г., сл. Нордстета 1780 г., Слов. Акад. 1899 и мн. др.
Для русской фразеологии такие хронологические справки практически отсутствуют
даже в словарях исторического типа. Вот почему в словари новых слов русского
языка (НСЗ-60; НСЗ-70; НСЗ-80; СНС) и выпусках «Новое
в русской лексике» (1977 – 1992) вошло немало
фразеологизмов, которые в диалектном, просторечном или жаргонном узусе были
известны намного ранее, чем отраженная в них лексика. Так,
оборот раскрыть варежку, зафиксированный
как неологизм в НСЗ-80 [14:681] был записан в севернорусских
говорах диалектологами еще в XIX в. [6:135-142]; жаргонное выражение стоять на атасе, также
включенное в НРЛ-80 [10:23], отражено специальными словарями жаргона с начала
XX в. [3:40], а его фиксация в украинском жаргоне [17:33] позволяет
предположить и более раннюю хронологическую «дальнобойность»; оборот ловить дрогаля, зафиксированный
как неологизм в НРЛ-82 [11:62] является, по сути дела, общевосточнославянским
и имеет массу вариантов, напр.: давать
дрогу, дроган пробирает кого, продавать дроганцы,
продавать дрожжи, дроготуна состроить, поймать дрогуна (дрожанку), продавать
дрожжи и т.п. [7].
Примеры такого
рода заставляют обратить внимание еще на одно отличие лексической и
фразеологической неологики, вытекающее из
лингвистической традиции их диахронического анализа. Лексика, как
правило, характеризуется этимологической определенностью и достаточно высокой
методологической доказуемостью расшифровки ее внутренней формы или источника
заимствования. Методика историко-этимологического анализа фразеологии же, как
известно, начала разрабатываться лишь с конца 50-х годов и до сих пор принесла
гораздо более скромные результаты, чем этимология лексики, освященная древней
традицией. Многие расшифровки фразеологизмов до сих пор оказываются либо
спорными, либо откровенно народно-этимологическими, что имплицитно отражается и
на квалификации устойчивых словосочетаний как неологизмов.
Во многом это вытекает из
структурно-семантического статуса ФЕ как особой языковой единицы. Лексика моноформна, в то время как фразеологизм формально
расчленен. Поэтому для лексических неологизмов иноязычного происхождения
«чужеродность» нередко является эксплицитно выраженным признаком «неологичности» (ср. лексемы типа виндгляйдер, ильмовит, инфант, киви, мокик, рейнджер, супер-шоу,
хард-рок, где сама форма «наводит» на диагноз неологичности).
Во фразеологии – иное дело. Весьма
редко идиоматика заимствуется из других языков в неизменной чужеродной форме.
Примеры типа ху из ху или
даже взбрести в хэд
кому [9:138] здесь единичны. Обычным, давно проторенным разными языками
Европы путем проникновения новых фразеологизмов является калькирование. А
большинство калек в силу своей образной прозрачности почти сразу же начинают
восприниматься носителями языка как свои собственные, легко узнаваемые и
признаваемые идиомы, а значит, как бы и не совсем новые. Так, мало кто из
русских воспринимает выражения сидеть в
одной лодке, промывать мозги, утечка умов, мыльная опера, класть все яйца в
одну корзину, менять коней на переправе как американизмы. Но они таковыми,
несомненно, являются. Последний оборот, например, – популярное
крылатое выражение американского президента Авраама Линкольна, которое
обогатило многие современные языки именно благодаря прозрачной образности,
достигаемой калькированием.
Подытоживая
сказанное, можно еще раз подчеркнуть, что лексическая и фразеологическая неологика обнаруживает немало особенностей, которые их отличают.
У лексики налицо ярко выраженные формальные признаки неологичности,
проявляющиеся на фонетическом, словообразовательном, морфологическом,
структурном уровнях. Семантическая неологичность
лексики прямо зависима от концептуальной новизны обозначаемых объектов
действительности. Фразеология же, не обладая формальными признаками нового и семантически во многом тяготея к традиционным
сферам антропоморфизируемой ею действительности,
компенсирует эффект неологичности за счет новых
ресурсов экспрессивности, перезарядкой коннотатов,
расширением стилистической нюансировки. По-разному обозначая разные объекты
действительности, лексические и фразеологические неологизмы при этом гармонично
и полнокровно выполняют главную функцию неологики – характеризовать
новый мир в новых социальных условиях.
Литература
- Алаторцева С.И. Проблема
неологии
в истории русской лексикографии // Новые слова и словари новых
слов. Л., 1990.
- Алаторцева С.И. Проблемы
неологии и русская неография.
Автореф. дис... д. филол. н. СПб.: РАН, Институт лингвистических
исследований, 1999.
- Мокиенко В.М.,
Никитина Т.Г. Большой словарь русского жаргона. 25 000 слов и 7 000
устойчивых сочетаний. СПб., 2000.
- Котелова Н.З. Первый
опыт лексикографического описания русских неологизмов // Новые слова и
словари новых слов. Л., 1978.
- Марузо Ж. Словарь
лингвистических терминов. М., 1960.
- Мокиенко В.М. Варежки
бывают разные // Русская речь, 1987. № 3.
- Мокиенко В.М.,
Никитина Т.Г. Русские поговорки. Большой объяснительный словарь. СПб.,
2006 (в печати).
- Мокиенко В.М. Проблемы
европейской фразеологической неологики // Słowo. Tekst. Czas – VI. Nowa frazeologia w
nowej Europie. Słowo. Text. Czas VI. Materiały VI
Międzynarodowej Konferencji Naukowej. – Szczecin, 6-7 września.
Greifswald, 2001. Pod red. M. Aleksiejenki, W. Mokijenki, H. Waltera. –
Szczecin: Komisja Frazeologii słowiańskiej Międzynarodowego
Komitetu slawistów – Uniwersytet Szeciński,
Ernst-Moritz-Arndt-Universität, 2002.
- Мокиенко В.М. Новая русская фразеология. Uniwersytet Opolski: Instytut Filologii Polskiej. Opole, 2003.
- НРЛ-80 – Новое в русской лексике: Словарные материалы-80 / Под ред. Н.З. Котеловой;
авт.-сост. В.П. Петушков, Т.Н. Поповцева, Н.В.
Соловьев, М.Н. Судоплатова. М., 1984.
- НРЛ-82 – Новое в русской лексике: Словарные материалы-82 / Под ред. Н.З. Котеловой; авт.-сост.
Н.З. Котелова, М.Н. Судоплатова, Ю.Ф. Денисенко,
Т.Н. Поповцева, С.И. Алаторцева, Т.Н. Буцева. М., 1986.
- НСЗ-60 – Новые слова и
значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов / Под ред. Н.З. Котеловой,
Ю.С. Сорокина; авт.-сост. Н.З. Бутарова,
Н.З. Котелова, Е.А. Левашов и др. М., 1971.
- НСЗ-70 – Новые слова и
значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов / Под ред. Н.З. Котеловой.
М., 1984.
- НСЗ-80 – Новые слова и
значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 80-х годов / Под ред. Е.А. Левашова; авт.-сост. Т.Н. Буцева, Ю.Ф. Денисенко, Е.П. Холодова и др. СПб.,
1997.
- Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник
лингвистических терминов. М., 1972.
- СНС – Словарь новых
слов русского языка (середина 50-х – середина 80-х годов) / Под ред. Н.З. Котеловой;
авт.-сост. Е.А. Левашев, Г.Н. Поповцева, С.И. Алаторцева,
Т.Н. Буцева и др. СПб., 1995.
- Ставицька Леся.
Короткий словник жаргонної лексики української мови. Містить понад 3200 слів і
650 стійких словосполучень.
Київ: Критика, 2003.
- Русский язык. Энциклопедия / Гл.
ред. Ю.Н. Караулов. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1997.
- Lewandowski Theodor. Linguistisches Wörterbuch.
5-te, überarbeitete Auflage. Bd. 1–3. Heidelberg-Wiesbaden: Quelle and Meyer, 1990.
Орфографические варианты иноязычных неологизмов,
их словарное представление
И.В.
Нечаева
Институт русского
языка им. В.В. Виноградова Российской академии наук
Неология, заимствование, иноязычное слово, орфографическая
норма, вариативность, орфографические варианты
The report is devoted to the problem of
lexicographic description of the foreign neologisms from the orthographical
point of view. The method is developed to set the preliminary orthographic
norms on the stage of adoption. It is proposed to set the border between the
deliberately erroneous spelling and the appropriate spelling variations.
Examples are taken from the dictionaries of neologisms.
Иноязычная лексика среди непроизводных неологизмов занимает в последнее время весьма заметное место. Активность процессов заимствования актуализирует
проблему ее освоения в разных аспектах, в том числе в плане орфографии.
На
первом этапе своего бытования в русском языке иноязычное слово часто графически
поливариантно. При необходимости оценить эти варианты
с точки зрения нормативности обращение к правилам орфографии не спасает, так
как большая часть иноязычной неологии кодифицируется
на сегодняшний день словарно или же (в Правилах) списком уже освоенных единиц.
В этой ситуации первые словарные фиксации оказывают определенное влияние на
дальнейшую судьбу слова, и в этом проявляется ответственность лексикографа.
При
анализе фиксаций иноязычных неологизмов в словарях прослеживаются два подхода:
1)
словарь фиксирует слово в том написании или тех написаниях, которые встречаются
в узусе; орфография слова подтверждается соответствующей цитатой;
2)
словарь отвергает орфографическую вариативность и выбирает среди вариантов
написания тот, который, по мнению составителей, является по тем или иным
причинам предпочтительным.
Первому
подходу следуют словари серии «Новое в русской
лексике», а также «Толковый словарь современного русского языка. Языковые
изменения конца ХХ столетия» и некоторые другие. В словарях серии НРЛ ненормативность концептуальна.
Конкретный текст, из которого извлечено новое слово, определяет все его
основные параметры, в том числе и написание, которое может соответствовать
принципам русского письма, а может и противоречить им. Авторы-составители
отвлекаются от этой проблемы, поскольку им важна «объективная регистрация»
языковых явлений с целью дальнейшего изучения тенденций развития языка. Здесь
объективная точка зрения на язык (по А.М. Пешковскому)
преобладает над нормативной.
Иной
подход реализуется авторами «Русского орфографического словаря» и некоторых
других словарей. В отличие от серии НРЛ, РОС ставит
задачу орфографического нормирования неологизмов, в том числе и иноязычных. При
этом действует установка на безвариантную подачу заимствованных слов (хотя, как
уже отмечалось, словам именно этой лексической группы свойственна наибольшая
письменная неустойчивость) в целях устранения орфографического разнобоя. Каждый
иноязычный неологизм представлен, как правило, единственной орфограммой. Это область
преобладания нормативной (по А.М. Пешковскому) точки
зрения.
Оба эти
подхода оправдываются поставленными лексикографическими задачами. Для читателя
же каждый из них обладает определенными плюсами и минусами. При принципиальном
отказе лексикографа от орфографической нормализации мы получаем относительно
объективную картину письменного узуса (объективность ограничивается лишь в той
мере, в какой ограничивается круг узуальных источников материала), но не
получаем ответ на вопрос об орфографически правильном
употреблении слова. При категоричности нормативного выбора во втором случае нам
предлагается правильный с точки зрения авторов вариант написания, но не
объясняется, почему он более предпочтителен на письме, нежели иной. Надо
сказать, что в некоторых случаях это совершенно не очевидно.
Принято
считать, что языковая норма – в широком смысле – представляет собой стихийно
сложившиеся, традиционные средства и способы речи. В этом смысле норма не
исключает вариативности, поскольку таких средств и способов может быть
несколько. Норма в узком смысле равна кодификации: из различных способов
языкового выражения выбирается, как правило, один, который принято считать
правильным. Но на ранних этапах заимствования не всегда есть основания для
категоричного нормативного выбора. При заимствовании ситуация часто осложняется
отсутствием однозначных фонетических и графических соответствий между этимоном
и его русским эквивалентом, что определяет колебания слова на письме. Поэтому
письменная норма у иноязычных неологизмов – это спектр реализаций, допустимых с
точки зрения системы русского письма.
Должны
ли быть пределы у орфографической вариативности новых заимствований или она
«беспредельна»? Варианты иноязычного слова неравноценны. В узусе встречаются
такие способы записи неологизмов, которые сделаны без учета норм транскрипции и
без соблюдения принципов письма. Поэтому на начальном этапе заимствования,
когда слово уже появилось в языке, но еще не приобрело свой окончательный облик
(т.е. полностью не прошло этап освоения), главным вопросом представляется
вопрос о том, какие из вариантов являются допустимыми, а какие нет. Иными
словами, требуется провести первоначальную границу между нормой и ненормой.
В связи
со всем сказанным можно предложить третий подход к словарному описанию
иноязычных неологизмов, альтернативный двум упомянутым ранее: отмести заведомо
неправильные варианты, оставляя только те, которые имеют шансы в будущем стать
нормативными, т.е. произвести предварительное нормирование. Какие варианты
следует пощадить, а какие нет, зависит от орфографической конкретики. Решение
этой, безусловно, непростой задачи позволило бы осуществить переход от
ненормативной лексикографии к нормативной.
При
первичном нормировании могут осуществляться следующие процессы
(примеры берутся из двух выпусков «Нового в русской лексике» [1, 2] и из
«Толкового словаря современного русского языка. Языковые
изменения конца ХХ столетия» [4]):
1)
устранение заведомо неправильных написаний:
мерчи-дайзинг
(НРЛ-92), англ. merchandising ‘продвижение товаров на рынке’ – для дефисного написания
оснований нет ни со стороны этимона, ни с точки зрения членимости
слова в русской передаче (оно нечленимо); передача
второго гласного с помощью буквы и сомнительна,
так как в английском на этом месте произносится нейтральный редуцированный;
исчезновение согласного [n] второго слога
также не поддается объяснению;
боди шейпинг (НРЛ-90), англ. body shaping ‘физические упражнения для формирования
фигуры’ – в языке-источнике это словосочетание, но в русской передаче оно
таковым не является, так как построено несвойственным русскому языку способом и
обозначает единое понятие; кроме того, первая его часть по-русски
самостоятельно не употребляется; следовательно, раздельное написание следует
исключить;
спецсекс-магазин
(НРЛ-90) ‘специализированный магазин по продаже товаров эротического и
сексуального характера’ – слово образовано путем сложения начальной части спец… и слова секс-магазин; поскольку дефис является показателем морфемной
границы, а слитное написание обозначает более тесное соединение морфем, данная
орфограмма демонстрирует первоначальную членимость
слова на части спецсекс
и магазин, что противоречит его
смысловой и словообразовательной структуре; следует применить
корректирующее правило и первую часть слова также отделить дефисом; сказанное
относится также и к орфограмме видеостриптиз-клуб
(НРЛ-90);
хэви-метал, хэви-металл (ТССРЯ ЯИ), англ. heavy metal – написание удвоенной «л» хотя и
соотносится с бытующим в русском языке словом металл, однако противоречит этимону; унификации части …-метал и слова металл препятствует также их различная акцентная структура;
2)
устранение непоследовательности в написаниях:
аква-аэробика, но аквафальт
‘гидроизоляционный материал’ (НРЛ-92) – слова имеют одинаковую
словообразовательную структуру, поэтому нет оснований для их различного
орфографического оформления; слова с первой частью аква… пишутся слитно (ср. аквабайк, аквакультура, аквапарк и др.);
форс-мажор, но форс-мажорный
и форсмажорный (ТССРЯ ЯИ) –
основы существительного и производного от него прилагательного должны писаться
одинаково;
стрэтч (НРЛ-92), англ. stretch ‘очень узкий, в обтяжку’, но стретчинг (НРЛ-90), англ. stretching ‘физические упражнения на растягивание мышц’ – слова
этимологически однокоренные, поэтому гласный первого слога, согласно
морфологическому принципу орфографии, должен передаваться одинаково;
3)
смягчение излишней категоричности в выборе орфограмм; при наличии приблизительно
равноценных мотиваций написания предпочтение одного из вариантов
неосновательно, поэтому в ряде случаев можно предложить альтернативные
написания:
каланэтика (НРЛ-90), англ. callanetics от имени собств. Callan Pinckney ‘вид женской гимнастики’ – удвоение
согласных в русской графической записи факультативно передается; гласный [э]
после твердого согласного обычно, за некоторыми исключениями, передается буквой
е; поэтому логично предложить еще три
варианта написания слова: каланетика, калланетика и калланэтика;
кумитэ (НРЛ-90), из яп. ‘поединок карате’ – добавляем вариант кумите;
таун-хауз (НРЛ-90), англ. town house ‘дом-квартира в два-три этажа с двориком’
— членимость слова в русской передаче слабая или
сомнительная, поэтому есть все основания писать его слитно; кроме того, в
исходной форме этимона на конце произносится [s]
(заимствуется обычно исходная форма слова, а не ее фонетические модификации в
процессах словообразования или словоизменения); поэтому можно
предложить написания таунхаус, таун-хаус и таунхауз.
А
теперь приведем примеры закономерной вариативности (из ТССРЯ ЯИ): стример и стриммер, сейшен
и сейшн, лаптоп и лэптоп,
китч и кич, франчайзинг
и френчайзинг, он-лайн и онлайн, пиксель и пиксел,
штрих-код и штрихкод, шопинг
и шоппинг, лейбл и лэйбл.
Итак,
вариативность органична для иноязычных неологизмов, но следует отличать
закономерные орфографические колебания от ошибочных написаний. Отделив область
действия орфографической нормы от области ненормативности,
лексикографы могут мягко повлиять на письменную языковую практику в плане ее
продвижения к большей корректности, не навязывая при этом свои личные
предпочтения в случае равноценных мотиваций написания. Словарь в глазах
неспециалиста обладает авторитетным статусом, поэтому лексикография неизбежно
связана с языковой политикой. В дальнейшем, по прохождении словом этапа
освоения, сформируется норма в узком смысле, которая и будет кодифицирована.
Словари
- НРЛ-90 – Новое в русской лексике. Словарные материалы 1990.
СПб., 2004.
- НРЛ-92 – Новое в русской лексике. Словарные материалы 1992.
СПб., 2004.
- РОС – Русский
орфографический словарь. 2-е изд., испр. и доп.
М., 2005.
- ТССРЯ ЯИ – Толковый словарь современного
русского языка. Языковые изменения конца ХХ столетия. М., 2001.
К ОПИСАНИЮ ПОЭТИЧЕСКОЙ НЕОЛОГИИ
Н.Н.
Перцова
Научно-исследовательский
вычислительный центр
Московского
государственного университета им. М.В. Ломоносова
(НИВЦ МГУ)
Неологизм, поэтическая неология,
творчество В. Хлебникова, словарь неологизмов,
русский авангард, рукопись, перевод
The material of the study is the
language of the «Silver Age» of the Russian poetry, in particular the idiostyle
of V. Khlebnikov, A. Belyj, S. Gorodetsky, V. Ivanov and E. Guro. We aim
at collecting and describing the coinage of the authors mentioned and
investigating its role within both separate poems and the authors’ idiostyle as
a whole.
Рассматриваются
два основных вопроса: ведущаяся в НИВЦ МГУ работа по составлению словарей
неологизмов поэтов русского авангарда на материале их опубликованных
произведений и проблемы, встающие при исследовании неологии
в рукописях (на материале произведений Хлебникова).
В течение
десяти лет группа сотрудников НИВЦ МГУ ведет работу по изучению неологии русского авангарда. Начало было положено «Словарем
неологизмов Велимира Хлебникова»
(около 5 тысяч лексических единиц) [1], затем круг исследуемых поэтов был
расширен: готовятся словари неологизмов А. Белого (составлены словарные статьи
для трех тысяч единиц), Вяч. Иванова (около 800
единиц), С. Городецкого и Е. Гуро (по 100 единиц).
Словарные статьи морфологически интерпретируемых неологизмов (неологизмов,
образованных от конкретного мотивирующего узуального слова – в отличие,
например, от «слов» «звездного языка» Хлебникова,
т.е. наделенных смыслом звуков и слогов) разных авторов строятся по единой
схеме, состоящей из следующих рубрик:
- Заглавное слово.
- Возможные варианты словарного вида
слова (в случаях, когда синтаксической контекст не определяет однозначно
словарный вид неологизма).
- Ударение.
- Время создания слова (иногда предположительное).
- Адреса словоупотреблений в произведениях писателя.
- Адреса описаний (или упоминаний) данного слова в
научной литературе.
- Часть речи слова (для существительных также помета о
роде и одушевленности).
- Мотивирующее слово.
- Ассоциации, связанные со словом.
- Пример(ы)
употребления слова.
Однотипность
описания облегчает аналитическую работу по сопоставлению новообразований разных
авторов.
Исследуемые нами лингвистические инновации не ограничиваются
только лексической неологией. Для Хлебникова и Городецкого характерна «синтаксическая неология» – разного рода нарушения узуального синтаксиса
(примеры из Хлебникова: «лишний» актант – И изнемогли хотеть хотыки;
группа с вопросительным словом, синтаксически подчиненная группе
обращения – Какой судьбы, каких известий / Ты широко сияешь,
книга?). В структуре связного текста у Иванова, Городецкого и Хлебникова часты мотивы славянского фольклора, которые,
однако, сополагаются в целостные структуры иначе, нежели в традиционном тексте.
Новая
для нас тема – это отражение русской неологии в
других языках. Исследуются английские переводы стихов и прозы Хлебникова и немецкие переводы прозы Белого. При
сопоставлении оригинальных текстов и их переводов учитываются в предварительном
порядке следующие основные ситуации:
Н-Н – русский
неологизм переведен неологизмом;
Н-У – русский неологизм переведен узуальным
словом;
У-Н – введен неологизм на месте русского
узуального слова;
КОМП – компенсация, т.е. неточный перевод,
удачно передающий необычность и новизну выражения оригинала;
НХД – находка, т.е. обыгрывание особенностей языка
перевода, отсутствующих в языке оригинала;
РАСХ – расхождения,
т.е. не вполне адекватный перевод.
Первые три случая вполне четки,
тогда как последние три достаточно условны, поскольку основаны на оценке
степени удачности неточных переводов.
Приведем примеры из перевода на
английский язык прозы Хлебникова «Искушение
грешника», выполненного Полом Шмидтом («A Sinner’s Seduction» – [2:11-12]).
Н-Н: правдоцветиковый
папоротник – truthflower ferns; глазасторогий
– horneyed; и пролетала
низко над землей сомнениекрылая ласточка – and low across the land a doubtwing swallow flickered; небокорый
– skybarked; юневой – youngering; ограда из времового тесу
– timewood fence; времяклювая
цапля – the timebeaked crane; и птичка-богоед
– and the bird called godeater; и пение луков меняубийц
– and the singing of the bows and arrows of the me-killers;
Н-У: на приятноватых ногах – on pretty legs; и ужас стоял в полях мыслеземных – and horror stood stockstill in fields whose earth was thought; небо было небато
взорами женщин – the sky was flaired with women’s glances;
У-Н: крылья ночей
– nightwings; страховидные
кумиры – fearfaced idols; и блудливая пролетала роняющая солнца
кукушка – and the lascivious flight of the sun-scattered cuckoo;
КОМП: мордастоногие
дива – astonishing centipusses (centipede ‘сороконожка’, puss шутл. ‘кокетливая
девушка’); с грустильями вместо крылий – with whinings where they might have had wings (whine ‘жалобно выть, скулить’, whinner диал. ‘тихо или жалобно
выть’, whinny ‘тихое или
радостное ржание’); на любови вместо босови – love instead of lore (lore ‘практические
знания, верования’, bird lore ‘орнитология’);
НХД: И свирелью подносила к устам девушка морель – And a girl raised a dreed to her lips as if it were a reedpipe
(dree устар. ‘страдать’, reed(-pipe) ‘свирель’); и был старец, возделывавший лжаное поле – and one old
man tilled his field of wry (wry ‘неправильный, кривой’, ср. его омофон rye ‘рожь’);
РАСХ: вран – a blackbird;
врематая избушка – a timethatch (‘крытый временем как соломой’) cottage; И зыбились грустняки над озером – And
sorrowwings rippled the sky above the lake (грустняки, ср. сорняк, березняк – это, скорее всего, растения, тогда как sorrorwings, ср. waxwing ‘свиристель’ – птицы); Но с ее лица не сходила овселеннелая улыбка – But from its face there came no universing smile
of strenth (ошибка переводчика: выражение не сходила, т.е. ‘постоянно находилась’, он понял как ‘не появлялась, не исходила’); давала круги равенствозубая щука – and the pike
splashed circles, his teeth were equals signs (русский сказочный образ зубастой щуки, которая всех ела, пока не застращал ее «сом с большим усом», в переводе исчезает, вместо него дается сравнение зубов щуки с математическим знаком равенства); Волк-следотворец завыл, увидел стожаророгого оленя – The pathmaker began to howl as if he followed
the deer with her hayrick horns (неологизм стожаророгий ‘с рогами как Стожары’ переведен выражением with her hayrick horns ‘с рогами как стог’); и эти омирелые уста в прежних сумерках – and these peacelonging pipings in departed
twilights (слово омирелый от мир – мiръ – ‘вселенная’ понят как производное от его омонима в современном языке и омофона в языке хлебниковского времени мир – миръ – ‘отсутствие войны’).
Наше исследование
поэтической неологии
началось с творчества Хлебникова; сейчас мы перешли к
изучению его рукописного наследия и сопоставлению рукописей с опубликованными
текстами. Обследованы все доступные собрания рукописей поэта (РГАЛИ, РНБ, ИРЛИ
РАН, РГБ, ИМЛИ РАН, Государственный литературный музей, Государственный музей
В.В. Маяковского, Публичная библиотека Нью-Йорка, Фонд «Харджиев
– Чага» в Амстердаме). Составлен предварительный словарь неологизмов Хлебникова, встречающихся только в рукописных источниках
(более 4 тысяч словарных статей). Ведется работа по транскрибированию двух
основополагающих рукописных источников – конволюта
ранних словотворческих тетрадей (более 2 тысяч неологизмов) и позднего
«гроссбуха» (исследование «гроссбуха» ведется в соавторстве с американским
славистом Р. Врооном). Сравнение ранних и поздних
рукописей показывает, как изменяется со временем отношение Хлебникова
к неологии.
В
ранних тетрадях творчество Хлебникова предстает в
новом свете: в них присутствуют такие грани, которые в публикациях произведений
поэта практически не находят отражения. Это, в частности, искусство малых форм
– афоризмы и короткие стихотворения из одной, двух, трех строк. Примеры:
На молинах
себе я ковал, ковал безбогого.
Самастый своевидный лик тиши вечерн<ей> речи.
И зло в красивом лике
Чарует и манит.
Бесстонная
даль.
Бессонная даль.
Тонули тени дале<й>,
Сон это сени печалей.
Видело землю
озарило,
И я узналъ
красивость мира.
Было<й> <бе>лизной ду<ша> моя бела,
И белой былизной
дум<а> моя полна.
И купина меня прияла,
И в лонах зрящей глубины
Я полюбилъ
чарь любины.
Ранние
рукописи демонстрируют кропотливую и многогранную работу над словом.
Встречаются сгустки однокоренных неологизмов (которые поэт называет
«симфониями»); неологизмов с общими аффиксами; близких по смыслу неологизмов –
в одном и том же контексте; проведение слова через разные контексты,
прозаические и стихотворные; заметки о тех или иных словах или суффиксах.
Ранние словотворческие тетради воочию демонстрируют, каким образом поэт изучает
и осваивает неологию как неизвестный ему язык,
ошибаясь, возвращаясь назад и оттачивая свою неповторимую манеру письма.
Свидетельством его раздумий оказываются и состоящие из мелких буквообразных элементов рисунки, часто окружающие тот или
иной неологизм. Таких рисунков не встретишь в поздних рукописях: неологизмы там
идут в общем потоке с узуальными словами, это просто
одна из красок его творчества, и он твердой рукой мастера выбирает из своего
грандиозного потенциального лексикона нужное слово. Система неологии
им уже выработана.
Возникает
вопрос о том, каким образом представлять эту систему в ее многообразии. Наряду со словарями неологизмов кажется полезным многомерное
отражение неологии в реляционных базах данных,
позволяющих по конкретным запросам выбирать группы слов или их контекстов по
тому или иному набору признаков: неологизмы, относящиеся к определенной части
речи или имеющие определенную словообразовательную структуру; неологизмы,
встречающиеся в одном произведении, в одной рукописи, на одном листе рукописи,
в одном предложении; неологизмы, характерные для стихотворных или
прозаических контекстов; неологизмы, встречающиеся лишь на определенном этапе
творчества или повторяющиеся на протяжении всей жизни; неологизмы, идущие в тексте
сгустками, или отдельные их вкрапления в контекст узуальных слов и т.п.
Литература
1.
Перцова Н. Словарь
неологизмов Велимира Хлебникова.
Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 40,
1995.
2.
Collected Works of
Velimir Khlebnikov / tr. by Paul Schmidt. Cambridge, Massachusets, and London,
England: Harvard University Press. Vol. 2. 1989.